Kultur und Alltag

БОРИС БЕЙНФЕСТ
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ШЕСТИДЕСЯТНИКАХ

BORIS BEINFEST: "EIN PAAR WORTE ÜBER DIE 60ER-JAHRE"

Nur in Russisch.

          Beinfest Boris (Бейнфест Борис, род. 1932, Москва) – публицист, поэт, эссеист. С 2001 г. живет в Германии, где публиковался в русскоязычных изданиях (еженедельник «Европа - Экспресс», «Еврейская газета» и др.), а также на сайтах Интернета (интернет- журнал «Еврейские заметки» опубликовал 3 больших его очерка; на сайте «Проза.ру», выложено 29 его произведений; израильский еженедельник «Окна» опубликовал 4 произведения). Автор семи книг (стихи и публицистика).

Текст, предлагаемый Вашему вниманию, был написан Борисом специально к устроенному "Kultur und Alltag" вечеру "Голубой огонёк" в Библиотеке фантастики Ветцлара на Старый русский новый год, 13 января 2013 года. Тогда же по мотивам этого вечера, посвящённому одноимённой популярной передаче и легендарным шестидесятым, был снят часовой фильм "Blaue Feuerchen - Goluboi ogonjek", сокращённый вариант которого можно найти в сети. На фотографии выше Борис Байнфест и Татьяна Эйснер, которая тоже участвовала в вечере своей прозой. На фотографии ниже кадр из фильма - зрители Огонька 2013 года "вписанные" в шаболовский "Огонёк " шестидесятых.

          Перед вами – настоящий шестидесятник, можете пощупать или проте- реть очки. Кто-то может, конечно, сказать, что перед вами восьмидесятник, и он тоже будет прав. Но дело в том, что мне, восьмидесятнику, в шестидесятые было в районе 30-ти, и столько же примерно было Евтушенко, Вознесенскому, Рождест- венскому – мое поколение. Сейчас остались только я и Евтушенко. Так что смотрите и запоминайте.

Что, собственно, это такое – шестидесятые и шестидесятники? Нет, это не секта, наподобие пятидесятников. Вы когда-нибудь сидели в подвале? Нет, не в подвале ЧК, а просто в подвале крестьянской избы, где потихоньку преет картошка, киснет капуста, в общем, овощи воздуха не озонируют. И вы всем этим дышите. И вдруг открывается люк и в подвал врывается свежий воздух. И вы делаете вдох, а потом и вовсе выбираетесь наверх. Вот так было в шестидесятые. Подвал – это тридцатые-сороковые-пятидесятые. В тридцатых гнобили, расстреливали, увозили в черных марусях, давали десять лет без права переписки – кто не знает, это был именно расстрел. В сороковых воевали, как ни удивительно, был сильный душев- ный подъем, хотя и дрянь повылезла, именно в войну появилось слово блат, акти- визировалась всякая мразь – наверху, этот сорт людей ведь обычно всплывает, но в целом был подъем, я это хорошо помню. Хотя испытание было – ни одной стране не пожелаю. В пятидесятые стряхивали с себя груз культа (Сталин умер – и культ с ним! – так тогда говорили; в магазинах «Культтовары» перестали продавать помпез- ные портреты вождя всех народов), пытались отмыться, осознать, и только к концу пятидесятых стали что-то соображать. И в результате этого соображения потом вдруг чем-то таким повеяло, начали потихоньку таять сосульки, и назвали это отте- пелью, с легкой руки Эренбурга, написавшего повесть под таким названием. Странное создание человек: ему непременно хочется свежего воздуха, сидел бы себе и дышал, чем дают, а он – нет, кислород ему подавай. И вот появились эти ребята, открыли рот – вроде, чтобы глотнуть кислорода этого, а на самом деле, рот ведь открывают, чтобы и говорить тоже. И стали так говорить и такое говорить, что целые стадионы, вместо того, чтобы смотреть футбол, стали их слушать. Это были дети тех, кого гнобили в тридцатых, и тех, кто полег в сороковых. Неожиданно три- буной для них стала поэзия – этот феномен никогда раньше и никогда позже не воз- никал. Казалось бы, камерное искусство, которым во все века наслаждались наеди- не с книгой, вдруг стало массовым, площадным, значит, они ответили на сильную потребность в свободном слове, раз их выступления собирали стадионы. Вот тогда и стало понятно, что Поэт в России — больше чем поэт. Это родилось именно тогда.
Евгений Евтушенко – поэт, который на протяжении почти шестидесяти лет (стало быть, сегодня он дважды шестидесятник!) будит совесть и души прекрасные поры- вы в своих почитателях. Он с гордостью числит себя шестидесятником, сумевшим глотнуть свободы и донести ее до своих читателей. В позднем (1993) стихотворении «Шестидесятники», посвященном Р. Рождественскому, поэт так говорит о своем поколении.

Кто были мы,
                        шестидесятники?
На гребне вала пенного
в двадцатом веке
                              как десантники
из двадцать первого.
И мы
      без лестниц,
                        и без робости
на штурм отчаянно полезли,
вернув
            отобранный при обыске
   хрустальный башмачок
                                          поэзии.
Давая звонкие пощёчины,
   чтобы не дрыхнул,
                              современнику,
   мы пробурили,
                        зарешеченное
   окно
     В Европу
                          и в Америку.
Мы для кого-то были "модными",
кого-то славой мы обидели,
но вас
      мы сделали свободными,
сегодняшние оскорбители.
Пугали наши вкусы,
                                    склонности
и то, что слишком забываемся,
а мы не умерли от скромности
и умирать не собираемся.
Пускай шипят, что мы бездарные,
продажные и лицемерные,
но всё равно мы –
                              легендарные,
оплёванные,
                    но бессмертные!

В этих строках звучит молодой задор, искренняя и веселая интона- ция, с которой поэт вошел в литературу в «далекие шестидесятые». Радует, что прошедшие годы не остудили душу и сердце этого замечательного мастера.

Нет, погоду, конечно, делали в те годы не только поэты (которых была целая плеяда). В культуру, в общественную жизнь они пришли из зачищен- ных, выжженных сталинских лет. Все то, что было для их сверстников на Западе очевидным, общеизвестным, обязательным контекстом, им приходилось искать, узнавать с нуля. Целые пласты культуры, истории были запрещены, вычеркнуты, забыты из страха.

Поэтому одна из главных заслуг шестидесятников – именно возвра- щение или начало возвращения забытых писателей и художников, замалчиваемых исторических событий, попытка открыть то, что делается и делалось по ту сторону железного занавеса. В конечном итоге — постановка вопроса о человеческом, граж- данском, национальном достоинстве. Это были только маленькие ручейки; в мощ- ной дамбе, возведенной в СССР, образовывались пока лишь маленькие трещины, мощный поток хлынул, дамбу прорвало позже, в 80-х, во времена Горбачева, но лю- бой путь начинается с маленького шага, и этот шаг сделали шестидесятники.

Появились необычные художественные выставки, постановки, кинофильмы, журналы, наконец. В 1962, полвека назад, был опубликован «Один день Ивана Денисовича», с него Солженицын начал свою великую открытую борь- бу, в которой в конце концов и победил.

Журналы «Новый мир» и «Юность»; лейтенантская проза тех, кто вернулся с войны: Бакланов, Некрасов, Быков, Астафьев; поэтическая плеяда: Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, Ахмадулина; взлет нового поколения писателей: Аксёнов, Войнович, Трифонов, Гладилин, Кузнецов, Владимов, Стругац- кие; фильмы Тарковского, Хуциева; появление таких актеров, как Ульянов, Табаков, Евстигнеев, Леонов, Смоктуновский, Баталов, Басилашвили, таких режиссеров, как Ефремов, Любимов, Рязанов, Данелия, Захаров; рождение авторской песни – Окуд- жава, Высоцкий, Галич, Визбор, Ким, Матвеева; споры «физиков» и «лириков»; неве- роятная популярность Хемингуэя, Ремарка, Брехта... Всё это символы шестидесят- ничества, всё это было, было.

Но власть, поначалу поощрявшая свежий воздух (она ведь сама при- открыла форточку), вдруг испугалась сквозняков, зародившегося диссидентства. В середине 60-х партийиые бояре убрали Хрущева, фигуру очень притиворечивую, но все-таки сумевшую дать толчок слому системы, хотел он этого или не хотел, потом пошли процессы (Синявский-Даниэль, Бродский), психушки, разгоны и разборки, а в 1968 случились события в Чехословакии, и наша советская мамочка срочно начала рожать обратно. Началось время застоя.

Интересно, что в XIX веке тоже был глоток свежего воздуха в шести- десятые: в 1861 отменили крепостное право. Как сказал Лец, «в каждом веке бывает свое средневековье». Но настоящее средневековье в XIX веке случилось позже, в 80-х, а в ХХ веке – раньше, в 30-х, а потом была его отрыжка, с более мягкой инкви- зицией. Так что Лец, конечно, прав, он ведь сказал это не только в календарном смысле.

Остается жить надеждой, что XXI век подарит нам (или нашим потом- кам) свои шестидесятые, столь же прекрасные, какие подарил нам век ХХ. Завидую тем, кто дождется.